Читаем без скачивания Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 - Ирина Кнорринг

Приехала из Ниццы Нина. Ждет визы в Россию. Приехала не одна, но скоро проводила своего хахаля обратно. На сердце у нее нехорошо.

Встретилась с Терапиано. Первый раз при Таубер, в Bolee. Очень мне не хотелось идти туда, из-за него, понятно; но не хотелось обижать Таубер. Пришла на минутку, как раз, когда она читала, и ушла с Андреем. Он (Терапиано — И.Н.) подошел, сначала не узнал, поздоровался. Потом уже ночью мы пошли искать Юрия в Coupole[262]. Он туда пришел с Кутузовым и был там с ним. Посидела минут 10, разговаривала с Кутузовым — все.

В другой раз — с Киселевым в Coupole. Он (Терапиано — И.Н.) туда пришел с Кутузовым и позвал к ним. Потом мы собрались уходить, и неожиданно пошел с нами. Разбились на пары: далеко впереди разъяренный Андрей с недовольной Ниной («что за история!»), мы с Ю.К., и далеко позади Юрий с С<ергеем> В<ладимировичем>. Говорили о какой-то ерунде, о ките, еще о чем-то. Я даже и не слушала.

2 августа 1931. Воскресенье

— Ох, как я устал! Вот прошелся немножко, и устал, и даже руки вспухли.

— Ох, правый бок у меня болит. Ну, совсем, совсем такая же боль, как в левом. Так вот и сдохнешь от туберкулеза. Так вот и сдохнешь когда-нибудь.

И с какой-то предельной, холодной несправедливой постепенностью хочется крикнуть: «Ну, и сдыхай!» А я так не могу больше!

2 октября 1931. Пятница

Во вторник Нина уехала. Страшно плакала. Впрочем, даже и я плакала — так уже действует вокзальная обстановка. Жалко Нину. На душе у нее нехорошо. Видимо, в Ницце произошло у нее увлечение, и возвращаться к Гуннару ей не хочется. Все говорит, что весной вернется. Может быть, это будет внутренне честнее, а может быть, в Сибири она — остынет.

Ну, а у меня что? Все то же, все то же, все то же!

18 октября 1931. Воскресенье

Юрий ушел к Кельбериным — завтра Л<идия> Д<авыдовна> уезжает на некоторое время в Константинополь! Ко мне: «Ну, а от тебя что передать?» И все. Как будто я тоже не могла бы пойти. Ну, да это мелочь.

Хуже, что вообще бывают моменты, когда из-за пустого повода (статья Делевского, напр<имер>, о науке и морали) мы начинаем ожесточенно и нехорошо спорить, спорить, ради самого процесса спора, даже не спора, а ради одной возможности наговорить друг другу гадостей…

Юрий опять выбран председателем Союза. Не хотел, но, видимо, уговорили. А мне теперь это совсем все равно, пусть делает, что хочет. Кельберин как-то сказал:

— Я вообще не представляю себе, как можно ссориться с Юр<ием> Борис<овичем>?

А я, откровенно говоря, не представляю, как можно с ним не ссориться. У него совершенно невозможный тон в разговорах. Для него собеседник — всегда болван, к которому даже и относиться серьезно не стоит, или — авторитет, который что ни скажет, все очень умно, потому что «и я так же думаю». Его классическая фраза: «Я с вами не совсем согласен» означает: «Вы — совершенный идиот», и надо быть, действительно, идиотом, чтобы этого не видеть. Теперь он обворожительный гостиный кавалер, «Charmant»[263], творец крылатых и острых mots[264], которые всегда вызывают восторженный смех и порхают по Монпарнассу. Он очень умен — в этом его основной недостаток и несчастье. Он на голову выше всех, кого я знаю. Это делает его одиноким. У него много почитателей и покровителей, но нет друзей. «Друзей» в том смысле, как я это слово понимаю, а не в том, какое значение он ему придает. А друзей-то у него пропасть, внешне он никогда не остается один. Но внутренне он очень одинок, и временами это его сильно мучает. Я ему не помощь и не могу быть его другом. У меня во всю мою жизнь не было ни одного друга, даже внешнего. Юрий весь в общении. Ему нужны люди, общество, разговоры, споры, социальные проблемы. В нем слишком много скепсиса, чтобы обратиться к частному. Я не знаю, может ли у него быть с кем-нибудь такой разговор «по душам», который бывает, может быть, только раз в жизни (а в моей жизни ни разу, должно быть)? Не знаю. Он не сможет так подойти к человеку, он любит людей, а не человека. В обществе он незаменим, в семье часто бывает невыносим. До сих пор не может сказать хозяину, что у нас стул сломан. А почему? А потому, что это разговор неприятный, тут и поругаться надо, и вообще можно испортить отношения. Это очень характерно. Недаром же у него со всеми наилучшие отношения, и с ним даже невозможно ссориться. Дурного мнения о нем он как-то не замечает или не хочет замечать.

1 февраля 1932. Понедельник

Всю ночь под Новый год видела во сне Терапиано. Вообще, он довольно часто снится мне и с какой-то особенной остротой и болью заставляет о себе думать. Заставляет помимо своего желания, конечно. И зачем? Что, в конце концов, я могу ждать от человека, который скорее меня не любит, чем равнодушен. А я думаю, что он меня даже очень не любит. Это заставляет меня в отношении его быть особенно осторожной. Его фразы (сказанной им на заседании) об «интимности» я ему никогда не прощу. В сущности, и лучше, что я его не вижу. Возможных встреч я старательно избегаю (так ли?), а «неожиданные» бывают. Недавно возвращалась с Игорем от Кутузова, нарочно дождалась того времени, когда он возвращается с работы домой на той же станции метро. И осталось его «неожиданно» встретить, и очень этого боялась. А все-таки на пересадке пропустила несколько поездов.

На моих глазах произошла большая драма — Кутузовы разошлись. Всю эту историю я хорошо знаю и очень близко принимаю к сердцу. Елену Александровну жаль страшно — какой бы он ни был негодяй, все-таки около 7 лет вычеркнуто. Можно ли?

Игорь болен, лежит и просит меня посидеть с ним.

12 февраля 1932. Пятница

Когда я смотрю на Игоря, когда я слышу его смех, или как он поет свою песенку:

На котлетке в восемь парЛифи танцовали,Увидали пулюка,В омилик упали, —

когда я вижу, как хорошо он играет, я только тихо улыбаюсь и целую его всего. И только с ужасным и последним ужасом вспоминаю ночи со 2-го на 3-е, когда я себе сказала: «Если он умрет — я тоже не буду жить». Это покорное, горячее тельце (а пульс -150!) уже без всякого сопротивления, думали — кричать будет, когда оборачивали холодной простыней — страшное средство, — а он и не пошевельнулся. Ждали и вот, должен выпотеть, тогда и температура упадет, спасен! А он горячий, горячий — и совершенно сухой. И этот ужасный, слышный в конце коридора крик при каждом вздохе! Ужасный крик! А когда Н.И.Нелидова дала мне образок Св. Николая Чудотворца и сказала: